It's madness! - Madness? What sort of madness?
Фик с кинк-феста. на заявку 5.27. ебилли, ау, Билл, пересекшийся с Йостом в детстве, при каких-то экстремальных обстоятельствах, и их встр еча, спустя несколько лет. Action. Рейтинг высокий.
а этому фику можно было смело давать имя "нежданчик"))) потому что ну никак я не ждала, что напишу его. да еще и так быстро. да еще и так хорошо - судя по отзывам читателей.
видимо, с прошлого тура пошла у меня традиция, что я смотрю на заявку с самого начала и жду, когда ее кто-нить другой напишет, твердо решив, что сама писать не буду. а потом внизапна начинаю писать ее сама. я не хотела писать этот ебилль, потому что заявка была в моем понимании на макси. а еще один макси мне писать не хотелось. у меня и так хвостов полно висит... и я с удовольствием прочитала все три фика, которые на нее написали... а потом... случился у меня в реале один разговор, после которого мне захотелось кого-нить убить. желательно медленно и очень мучительно. гет, который я как раз писала, испуганно свернулся и убрался от меня подальше, пока я его не испортила. а я стала выбирать новую жертву из заявок... на обдумывание сюжета у меня ушло четыре часа - столько я потратила в транспорте, пока ездила два дня на тренировки. и за два вечера после тренировок написала весь текст. никогда еще так быстро ничего не рожала (кроме "сделки" наверно).
результатом почти довольна. *но как избавиться от этого "почти" в малой форме, я не придумала. макси и даже миди по этому сюжету писать не хочу. да и вряд ли кто-то поймет, что скрывается за этим "почти". так что оставлю фик как есть*
читать фик
Стук бутылки о край стакана слишком громко звучит в тишине ночи. Примерно так же громко стучат и зубы Тома. Воды наливает не больше половины — иначе расплещет все, пока донесет до рта. Попасть в рот и не ударить больно о зубы — тоже сложно. Как и не захлебнуться. Но потом прохладная вода успокаивает. Он безвольно опускает руку с зажатым стаканом и приваливается головой к стене.
Вдох-выдох. Еще.
Сейчас он подойдет к тумбочке, зажжет свет, раскопает таблетку успокоительного и снова ляжет спать. И утром почти забудет о кошмаре.
Этот кошмар преследует его с детства. Сколько он себя помнит. Он всегда один и тот же. И реакция тела на него всегда одинаковая: просыпаться с криками в холодном поту и в слезах и потом долго-долго унимать дрожь во всем теле. Когда он был маленьким, он спасался у мамы. Он спал в ее кровати до десяти лет. До тех пор, пока не понял, что такому большому мальчику просто неприлично спать с мамой. Она не охотно отпустила его. И все время чутко прислушивалась, как он спит в своей комнате, чтобы при первом же его вскрике снова быть рядом с ним. Потом он повзрослел еще, и решительно заявил, что должен сам справляться с собой. И стал запирать на ночь дверь к себе. И пить таблетки, которые ему выписал врач. Помогало плохо. Но он к тому времени уже внутренне смирился, и стал воспринимать свой кошмар как часть себя. Как неизлечимо больные или калеки относятся к своему увечью. Когда ты ничего изменить не можешь, надо как-то учиться с этим жить. Как ни странно, но даже в личной жизни это ему не мешало. Он честно предупреждал всех своих любовников, что среди ночи может проснуться и заорать. И все относились с пониманием. Да и к чести кошмара надо сказать, что он являлся не так уж часто. Последние несколько лет — раза два-три в год. Но всегда неожиданно. И потому все равно очень тяжело.
– Ты не выспался.
Дэвид констатирует факт, не спрашивает. Зачем, если и так видно покрасневшие глаза и то, что Том не может сдержать зевоту.
Том мотает головой и уютно пристраивается у него на плече. Он очень любит вечером, после всех забот посидеть в гостиной перед бормочущим телевизором в обнимку с любимым человеком.
– Кошмар? – уточняет Дэвид.
Том кивает.
– И опять, когда меня не было рядом!
– И правильно. Зачем еще и тебе пугаться?
– Давай я найду тебе хорошего врача? – предлагает Дэвид, поглаживая его пальцы. – Я уверен, что от любого кошмара можно избавиться.
– Меня показывали врачам. Никакого толку. Таблетки вот пью.
– Это были плохие врачи.
– Хорошие. Мои родители меня баловали. У меня все было самое лучшее. Просто не все поддается лечению.
– Но теперь твоих родителей нет. И баловать тебя — моя обязанность. Может, ты позволишь мне попробовать...
– Нет, Дэвид. Прошу тебя! – Том недовольно отодвигается. – Я не хочу, чтобы другие люди копались во мне, выясняли причины, почему я такой, а не другой... И вообще. Это просто сон. Он иногда мне снится. Но сейчас — все реже и реже. Я стал взрослым, и все детские страхи уходят. К тридцатнику я вообще забуду обо всем. Не надо. Мне хорошо сейчас. Правда.
Дэвид берет его лицо в ладони и внимательно смотрит на него. Том улыбается. Ему действительно хорошо и покойно, как никогда. И сон, так напугавший его этой ночью, кажется просто несусветной глупостью. В двадцать один год действительно глупо бояться снов. Том тянется к губам Дэвида с поцелуем. И тот отвечает.
Разомлевший Том лениво подтягивается выше к нему, чувствуя, что длинные ноги совсем уже съехали с дивана, и он почти стоит на коленях. Дэвид, улыбаясь, подхватывает его под попу, привлекая к себе.
– Расскажи, – просит он.
– Что? – не сразу понимает Том.
– Свой сон. Я не врач. Я не буду насильно в тебе копаться. Но я хочу попробовать тебя понять. Я же не посторонний для тебя человек. Можно мне услышать эту историю?
– Да что там рассказывать? – равнодушно пожимает плечами Том. – Каждый раз одно и то же. Картинка как из фантастического фильма. Пустыня — не пустыня... Не знаю точно, но там много песка и камни. Над ними серое низкое небо. И больше ничего. На песке лежит человек. Весь в крови. А я стою на коленях над ним, трясу его и умоляю не умирать... Но кажется, напрасно. Он не двигается и никак не реагирует на мои крики. А я все кричу и тормошу его. А потом просыпаюсь. Ерунда такая. Да? Но почему-то, когда мне это снится, полдня приходится нервы успокаивать.
– Ерунда, – соглашается Дэвид, почесывая Тома за ухом, и о чем-то размышляя. – Может, это пляж был? – вдруг спрашивает он.
– Нет. Я не помню, чтобы там было море, – Том мотает головой. – А почему ты спрашиваешь?
– Да так... Подумал, где может быть много песка и серое небо. Над пустынями оно, как правило, чистое.
– Это же сон! – Том улыбается и пихает его в бок. – Во сне никакой логики не бывает! Знаешь, мне иногда снится, что я разговариваю со своими школьными друзьями в одном месте, а потом как-то незаметно, оказываюсь в другом, и уже с ребятами из универа. Сны — такая штука!..
– Во сне всегда есть логика, – возражает Дэвид. – Просто бодрствующему человеку тяжело ее постигнуть. Может, ты когда-то был на таком пляже... И запомнил.
– Нет. Я всю жизнь прожил здесь, в Мюнхене. А море видел только на Мальдивах, куда меня возили родители. Но пляжи там совсем не такие. Дэвид, не бери в голову! Это просто сон! Я уже про него забыл! Выкинул из головы! И мне хорошо. Зато тебя загрузил своими кошмарами. Надо тебя развеселить! – Том подтягивается и садится на него верхом, плотно прижимаясь к нему всем телом.
Дэвид машинально обхватывает его руками и подставляет губы для поцелуя. Но Том лишь скользит по ним своими, почти не касаясь, и целует в щеку, еще, еще, продвигаясь к уху, облизывает его и прикусывает мочку. Руки шарят по бокам и спине Дэвида, пробираясь под одежду. И Том внезапно понимает, что завелся. Хотя из-за своего разбитого состояния изначально на секс настроен не был. Он стягивает с себя футболку и встряхивает длинными черными волосами. И снова приникает к любимому человеку, почти не обращая внимания, что тот все еще о чем-то думает и реагирует на него слишком вяло. Но потом ему это надоедает. Он решительно отстраняется от Дэвида и машет ладонью у него перед лицом.
– Эй, я для кого тут стараюсь? Может, мне уйти?
– Ikke gå bort, – произносит Дэвид.
– Что?
– Не уходи. Это по-норвежски.
– Ты знаешь норвежский?! – восхищенно удивляется Том.
– Плохо. На уровне разговорника.
– Неважно! А мне всегда хотелось выучить какой-нибудь редкий язык...
– Попробуй, может, у тебя получится.
– Надо будет попробовать... – говорит Том и снова тянется к его губам. Но Дэвид снова берет его лицо в ладони и мягко отстраняет.
– Ты очень устал. Пойдем лучше спать.
И Том радостно кивает.
В следующий раз кошмар навещает его еще более неожиданно: он никогда до этого не повторялся всего лишь через месяц. Но в этот раз рядом спит Дэвид. И он, как когда-то мама, чутко просыпается и вырывает перепуганного Тома из объятий кошмара, чтобы принять в свои. Том смотрит на него округленными от ужаса глазами, но быстро успокаивается и беззвучно приникает к его груди. Дыхание его выравнивается. И он улыбается. Впервые в жизни, кошмар отпустил его почти безболезненно. Надо будет утром поблагодарить Дэвида, напоминает он себе. Утром, потому что сейчас его неудержимо клонит в сон, и он не может сопротивляться. И он не видит, как Дэвид тревожно всматривается в его лицо, и гладит взмокшие волосы на висках. И почти не слышит, как он тихо спрашивает:
– Hva er ditt navn?
– Jeg husker ikke… – уже сквозь сон отвечает Том и засыпает крепко и без сновидений.
И наутро ему так легко и хорошо, как уже давно не было. И он веселится, поедая яичницу и гренки, и запивая их ароматным кофе, и говорит Дэвиду, что теперь будет настаивать, чтобы тот сменил работу на такую, где нет ночных смен, и каждую ночь проводил вместе с ним.
– Ты хотел найти для меня лекарство? Ты его нашел! Мне другого не надо!
Дэвид улыбается радостно, но немного задумчиво, хотя Том сейчас не хочет обращать на это внимания. Ему просто хорошо.
– В твоем сне сегодня ничего не изменилось? – интересуется Дэвид.
– От того, что ты меня разбудил? Нет. Все так же. Песок, камни и мертвый человек. И никакого моря там нет.
– А что за человек? Ты его знаешь?
– Нет. Иногда бывает во сне, что ты знаешь, что вот этот человек – такой-то твой знакомый, хотя он может быть и не похож. Но ты просто это знаешь. А тут – нет. Просто какой-то мужчина. Я даже не знаю, молодой или старый. Я ни разу не видел его лица… И я не помню, во что он одет.
– А ты сам? Как ты во сне выглядишь? Сколько тебе там лет?
– Я не помню. Дэ-эвид! Ну, что ты привязался к этому кошмару? Я сегодня первый раз за всю жизнь после него нормально выспался. И даже проснулся с хорошим настроением! А ты заставляешь меня снова вспоминать это все!
– Прости, малыш, – смущенно улыбается Дэвид. Но через несколько минут все же снова спрашивает. – Со скольки лет, ты говоришь, он тебе снится?
– Да сколько себя помню! – Тома начинает немного раздражать этот допрос.
– А сколько ты себя помнишь?
– Ну… всю жизнь, – Том даже удивляется такому странному вопросу.
– Как правило, ранние годы мы помним плохо, – улыбается Дэвид. – Из раннего детства мы обычно выносим воспоминания не о событиях, а об ощущениях. К примеру, мое самое раннее воспоминание – когда мне было года три. Тогда к нам впервые приехал в гости дед и жутко меня напугал. У него были такие, знаешь, длинные густые усы и громкий голос. Он мне показался злодеем из сказки. Лет до пяти или шести я его боялся. А потом мы стали лучшими друзьями. До самой его смерти.
– А мое самое раннее воспоминание, – Том прищуривается, напрягая память. – Наверно, мне было полтора года, и мы встречали Рождество. Мама так и сказала, что придет Рождество, а я решил, что это какой-то человек, и решил спрятаться от него на всякий случай под стол!
– Глупыш! – Дэвид с нежностью смеется и треплет его по голове.
– Ага. Мама тоже всегда смеялась, когда рассказывала этот случай, – Том прячет немного смущенную улыбку в чашку с кофе.
– То есть ты это помнишь по рассказам мамы? – уточняет Дэвид. – А сам? Какое твое первое воспоминание по твоим внутренним ощущениям?
Том задумывается, пытаясь вычленить из того, что он помнит о своем детстве, именно собственные эмоции, а не то, что ему часто рассказывала мать.
– Помнишь себя года в четыре, например? – интересуется Дэвид, внимательно заглядывая ему в лицо.
И Тому почему-то вдруг становится страшно. Чуть ли не до ужаса. Как в том самом кошмаре. И так же беспричинно.
– Да! – уверенно отвечает он и залпом допивает остатки кофе и встает из-за стола. – Мне пора, а то мы так заболтались, что я уже опаздываю на лекцию.
– Конечно, извини, – Дэвид спешно встает вслед за ним. – Я забыл про время. Как всегда с тобой.
Том привычно целует его в губы и убегает. Стараясь забыть, забыть, забыть… Или наоборот, вспомнить?..
– Ты начал учить норвежский?
– Мм? – Том не сразу понимает, о чем его спрашивает Дэвид. Его голова занята куда более серьезным вопросом: что стало с их отношениями? Вроде бы ничего не изменилось. Но он чувствовал, что Дэвид стал относиться к нему как-то иначе. И кажется, началось все после того разговора про кошмар. Нет, Дэвид не разлюбил его. Том это чувствовал. Дэвид стал относиться к нему еще более нежно и ласково. И эта нежность пришла на смену страсти. Том, конечно, знал, что страсть не вечна, и рано или поздно отношения любовников теряют первоначальный пыл. Особенно, если они уже не юны. А Дэвид, как ни крути, был человеком зрелым. И в другой ситуации Том бы просто подумал, что ему прискучили отношения с чересчур горячим юношей, и захотелось чего-то более спокойного. Но дело было в другом. Том был в этом уверен. Только никак не мог понять, в чем именно.
Он вообще мало чего понимал в последнее время, и чувствовал, что сходит от этого с ума. Он не был глупым, и сложить два плюс два для него не составило труда. Дэвид озабочен его вечным кошмаром, Дэвид хочет знать про его детство. Значит, Дэвид считает, что этот кошмар имеет реальные корни. Только вот Том ничего об этом не помнит. Потому что уверен, что всю жизнь прожил в Мюнхене, выбираясь только на летние каникулы на курорты с семьей. И вообще с родителями никогда не расставался, пока не поступил в университет, и поддерживал с ними тесный контакт до самой их гибели в автокатастрофе два года назад. Как он мог оказаться где-то среди песка один с незнакомым человеком, и кто был тот человек, которого он просил не умирать?.. Ответов на эти вопросы не было в привычном Тому мироздании.
Он сопротивлялся поднимающемуся из глубины души сомнению две недели. А потом решительно извлек коробки, в которые сложил после смерти родителей все бумажные архивы, что от них остались, и стал изучать. Только яснее ничего не стало. Только запуталось еще больше. Формально – все было в порядке. Бумаги, письма родителей, редкие совместные фото… Слишком редкие. С тех пор, как ему исполнилось пять лет, его фотографии занимали несколько пухлых альбомов. И именно их они с мамой любили рассматривать иногда по вечерам. До этого – несколько фото его одного. И всего одна, где он, еще грудной младенец, на руках у матери. И все. Что-то в этом было неправильное. Но что… Том запихнул все обратно в коробки и спрятал их подальше.
Казалось бы – нет ничего проще – разыскать друзей своих родителей и поспрашивать у них. Но ему было страшно. Так же как и после тех кошмаров. Иррациональный и тупой страх накатывал на него и заставлял забивать голову учебой, рутиной и прочими делами, только бы не сосредоточиваться на прошлом. И нежность Дэвида с одной стороны была очень кстати. Тому очень нужно было знать, что кто-то его любит и находится рядом с ним. Но с другой стороны она докучала именно своим внезапным появлением. И тем, что Дэвид вдруг совсем перестал называть его по имени. Хотя он и не очень любил свое имя, но эти постоянные «малыши» и прочие ласковые прозвища раздражали его. Как и предчувствие, что и здесь было что-то не так. Но как со всем этим бороться и не сойти с ума – Том еще не знал.
– Ты начал учить норвежский? – повторяет Дэвид.
– Зачем? – Том удивляется.
– Ты же хотел. Помнишь?
Том морщит лоб и действительно вспоминает, что что-то такое недавно было.
– Это была шутка, – говорит он.
– А я уж подумал, что правда, – по лицу Дэвида кажется, что он расстроен. И Том наконец-то переключает внимание на него. – Я купил билеты в Норвегию. Для нас двоих. На пять дней. Ты говорил, что у тебя на следующей неделе посвободнее со временем. И мне как раз предложили взять небольшой отпуск… Ты не рад?
– Это как-то неожиданно… – говорит Том, не понимая, почему он действительно не рад. Хотя он всегда любил подобные сюрпризы от Дэвида.
– Но ты же поедешь со мной? – уточняет Дэвид.
И Том понимает, что ответ «нет», независимо от того, что он думает на самом деле, – неправильный. И он говорит: «Да».
– Норвежские фьорды – очень красивы. Ты убедишься в этом, когда увидишь собственными глазами, – говорит Дэвид, уверенно ведя взятую напрокат машину по направлению к побережью.
Том кивает и зачем-то спрашивает:
– А ты здесь уже был когда-то?
– Да. Очень давно. Мне было тогда столько, сколько тебе сейчас.
– Тоже с кем-то путешествовал? – спрашивает Том, ловя себя на том, что ревновать вообще-то глупо. Ему самому в тот момент было всего четыре года. А Дэвид… Он знал, что Дэвид не ждал всю жизнь его одного.
– Нет, по работе, – Дэвид отвечает сухо. И Том понимает, что спрашивать больше не стоит. Он до сих пор не знает, кем работал его любимый человек в молодости. До того, как решил осесть в Мюнхене и устроиться в службу безопасности крупного международного холдинга. Том знал только, что Дэвид немало поездил по свету, и в его жизни было немало увлекательных историй, ни одной из которых он целиком так и не слышал. И эту, похоже, тоже не услышит.
Настаивать на рассказе Тому не хочется. Его вполне устраивает, если они и дальше поедут молча. И он сосредоточится на пейзаже за окном, действительно красивом и совершенно непривычном для него. И так, еле успевая вылавливать глазами детали незнакомой жизни, ему будет проще не думать о неприятном холодке внутри, который не отпускает его с тех пор, как он узнал про эту поездку, и который лишь усилился после того, как они сели в самолет.
Выходить из машины совсем нет желания, но Дэвид настойчиво зовет его за собой, и он подчиняется.
Они молча бредут по песчаному пляжу. Холодный северный ветер гонит тучи и шумит в волнах. Том первое время смотрит лишь себе под ноги, но потом вдруг оглядывается назад. И останавливается. Он узнает это место.
– Как ты угадал?.. – шепчет он.
– Я когда-то был здесь, – напоминает Дэвид. – И твой рассказ сразу вызвал в памяти этот пейзаж.
– Поэтому ты и спрашивал про море?
– Да.
– Странно. Море мне не снилось. Но сейчас, я его увидел, и понял, что действительно, оно было. Это было здесь…
– Что было? – Дэвид смотрит на него пытливо, но Том не замечает этого взгляда.
– Я не знаю. Я никогда не был здесь! Но этот берег почему-то мне снился…
Дэвид подходит сзади, обнимает Тома и кладет подбородок ему на плечо.
– Я ведь не был здесь? Правда? – и голос Тома звучит жалобнее, чем ему бы хотелось.
Дэвид разворачивает его к себе.
– Это ты должен помнить. Разве нет, малыш?
– Дэвид! – он пытается вырваться из его рук, но Дэвид держит крепко и притягивает к себе. Том упирается, и они начинают бороться. Постепенно азарт игры захватывает их, и они, смеясь и задыхаясь, валятся на песок.
Дэвид лежит на спине, Том нависает над ним.
– Дэвид! – снова зовет он, встряхивая его за плечи.
– Билл, – говорит вдруг Дэвид.
– Du er i live… – радостно восклицает он.
И осекается. И отпускает руки и садится на колени рядом с ним. И глаза расширяются от страха.
– Я должен помнить… – шепчут губы.
– Ты вспомнил, Билл? – спрашивает Дэвид, тоже садясь.
Он испуганно мотает головой, из последних сил сдерживая воспоминания, готовые кошмарным потоком хлынуть в голову.
– Билл!
– Почему ты зовешь меня так? – спрашивает он единственное, что сейчас кажется существенным.
– Потому что тебя так зовут. Ну, вспомни же.
Том… или все-таки Билл?.. сжимает ладонями виски. И кажется, начинает плакать. И он вспоминает. Все вспоминает.
– Расскажи мне все, – просит Билл. Они сидят за столиком маленького придорожного кафе недалеко от того самого пляжа. Несмотря на то, что в помещении тепло, Билл ежится и держит руки плотно сложенными на груди. Он чувствует себя словно человек, которого вытряхнули в открытый космос. И он еще не знает, что делать со всем, что на него свалилось, головой понимая, что надо принять, но изнутри сопротивляясь и продолжая не верить. И только новое имя он принимает удивительно легко. Как что-то родное и теплое. И оно его греет и дает надежду, что и все остальное он сможет принять, и в его жизни наступит, наконец, гармония с самим собой. – Расскажи мне. Я все вспомнил, но я ничего не понимаю. Сколько мне тогда было лет? Четыре? Пять? Ты же сам говорил, что с тех пор остаются в памяти лишь ощущения. Объясни мне их! Кто ты такой? Мы же не родственники?!
Последнюю фразу Билл выкрикивает словно испуганно. А если действительно родственники? Значит, последний год он спал со своим… кем?
– Мы не родственники, – успокаивает его Дэвид. – Ты – мое боевое крещение. Тяжелое.
– Ничего не понимаю, – мотает головой Билл.
– Выпей еще, – Дэвид придвигает ему стопку водки, и после того, как тот выпивает, начинает говорить. – Семнадцать лет назад я начинал службу агентом Интерпола. Первое дело, в котором мне доверили участвовать, было здесь, в Норвегии. Я не буду вдаваться в подробности, они не важны сейчас, да и не хочу я вспоминать это все даже по прошествии стольких лет. Меньше знаешь – лучше спишь и дольше живешь, это правило я выучил жестко. Имеет значение лишь то, что по тому делу проходил один журналист. Некий Карл Йоргенсен. Якобы он владел какой-то важной информацией… Мы вышли на него, чтобы проверить. И им же заинтересовались и наши противники. Сложно сказать наверняка, но возможно, если бы мы не придали ему большого значения, то ничего и не случилось бы. Но там была война – мы следим за ними, они — за нами. И узнав, что Интерпол оставил Йоргенсену с семьей охрану, преступники решили, что неспроста. Я был одним из тех охранников. Мне было поручено сидеть в квартире и ждать сигнала от старших товарищей. Но я не дождался. Преступники мастерски сняли всех наших, успели ворваться в квартиру и застрелить жену журналиста. Я в это время был в детской с их сыном… С тобой. Я не успел удержать тебя, как ты выскочил к ним. Увидел… и закричал. Я подхватил тебя и укрыл снова в комнате. Но услышал еще один выстрел и звук падения тела. Я понял, что твой отец тоже убит. И следующими будем мы. Их было трое, и я понимал, что мне не справиться, выход только один – попробовать сбежать. Я подхватил тебя на руки и полез в окно… Весь день и всю ночь нам удавалось скрываться ото всех. Потом наконец, я смог связаться со своими и попросить помощи. Но они немного не успели… Преследователи вышли на нас раньше. Что было не сложно – молодой парень и четырехлетний ребенок – слишком приметная компания. А у меня тогда совсем не было опыта. И я очень боялся за тебя. Потому и позволил заманить себя на этот чертов пляж, где нас чуть не убили. То есть меня-то почти убили. Ты был недалек от истины, когда говорил, что тебе снилось, что человек, которого ты зовешь, мертв. Врачи сказали, что я чудом вернулся с того света…
– А меня почему не убили? – спрашивает Билл.
– Не успели. Полиция приехала. Им стало не до тебя. Что им маленький рыдающий мальчик?
– И что со мной стало потом?
– У тебя был шок. Ты, кажется, не говорил какое-то время вообще. Врачи посоветовали отправить тебя куда-нибудь подальше, где ничто не будет напоминать о пережитом ужасе. И тебя усыновила благополучная семья из Германии. Я об этом узнал много позже, когда сам вылечился. Поначалу хотел тебя найти, а потом решил, что не стоит. Зачем тебе напоминать о прошлом?.. Честно тебе скажу, я даже не знал, в каком городе ты теперь живешь, и как твоя новая фамилия. А уж о том, что тебе сменили имя, я и подавно не догадывался. Но видимо, от судьбы не убежишь… – Дэвид грустно улыбается и проводит пальцем по щеке Билла.
– И тем не менее, когда вышел в отставку, приехал жить в Германию…
– Я просто очень хорошо знаю немецкий.
Билл молчит, пытаясь осознать то, что ему рассказал Дэвид. Голова идет кругом и все еще отказывается принимать новую историю, хотя сердце уже все решило. Билл поднимает глаза и обнаруживает, что Дэвид внимательно смотрит на него. Словно чего-то ждет. «Наверно, я должен поблагодарить его. За всё...» – думает Билл. Но вслух почему-то говорит другое:
– Как ты думаешь, у меня есть шансы снова выучить норвежский?
--------------
перевод с норвежского:
1. Не уходи.
2. – Как тебя зовут?
– Я не помню.
3. Ты живой...
а этому фику можно было смело давать имя "нежданчик"))) потому что ну никак я не ждала, что напишу его. да еще и так быстро. да еще и так хорошо - судя по отзывам читателей.
видимо, с прошлого тура пошла у меня традиция, что я смотрю на заявку с самого начала и жду, когда ее кто-нить другой напишет, твердо решив, что сама писать не буду. а потом внизапна начинаю писать ее сама. я не хотела писать этот ебилль, потому что заявка была в моем понимании на макси. а еще один макси мне писать не хотелось. у меня и так хвостов полно висит... и я с удовольствием прочитала все три фика, которые на нее написали... а потом... случился у меня в реале один разговор, после которого мне захотелось кого-нить убить. желательно медленно и очень мучительно. гет, который я как раз писала, испуганно свернулся и убрался от меня подальше, пока я его не испортила. а я стала выбирать новую жертву из заявок... на обдумывание сюжета у меня ушло четыре часа - столько я потратила в транспорте, пока ездила два дня на тренировки. и за два вечера после тренировок написала весь текст. никогда еще так быстро ничего не рожала (кроме "сделки" наверно).
результатом почти довольна. *но как избавиться от этого "почти" в малой форме, я не придумала. макси и даже миди по этому сюжету писать не хочу. да и вряд ли кто-то поймет, что скрывается за этим "почти". так что оставлю фик как есть*
читать фик
Стук бутылки о край стакана слишком громко звучит в тишине ночи. Примерно так же громко стучат и зубы Тома. Воды наливает не больше половины — иначе расплещет все, пока донесет до рта. Попасть в рот и не ударить больно о зубы — тоже сложно. Как и не захлебнуться. Но потом прохладная вода успокаивает. Он безвольно опускает руку с зажатым стаканом и приваливается головой к стене.
Вдох-выдох. Еще.
Сейчас он подойдет к тумбочке, зажжет свет, раскопает таблетку успокоительного и снова ляжет спать. И утром почти забудет о кошмаре.
Этот кошмар преследует его с детства. Сколько он себя помнит. Он всегда один и тот же. И реакция тела на него всегда одинаковая: просыпаться с криками в холодном поту и в слезах и потом долго-долго унимать дрожь во всем теле. Когда он был маленьким, он спасался у мамы. Он спал в ее кровати до десяти лет. До тех пор, пока не понял, что такому большому мальчику просто неприлично спать с мамой. Она не охотно отпустила его. И все время чутко прислушивалась, как он спит в своей комнате, чтобы при первом же его вскрике снова быть рядом с ним. Потом он повзрослел еще, и решительно заявил, что должен сам справляться с собой. И стал запирать на ночь дверь к себе. И пить таблетки, которые ему выписал врач. Помогало плохо. Но он к тому времени уже внутренне смирился, и стал воспринимать свой кошмар как часть себя. Как неизлечимо больные или калеки относятся к своему увечью. Когда ты ничего изменить не можешь, надо как-то учиться с этим жить. Как ни странно, но даже в личной жизни это ему не мешало. Он честно предупреждал всех своих любовников, что среди ночи может проснуться и заорать. И все относились с пониманием. Да и к чести кошмара надо сказать, что он являлся не так уж часто. Последние несколько лет — раза два-три в год. Но всегда неожиданно. И потому все равно очень тяжело.
– Ты не выспался.
Дэвид констатирует факт, не спрашивает. Зачем, если и так видно покрасневшие глаза и то, что Том не может сдержать зевоту.
Том мотает головой и уютно пристраивается у него на плече. Он очень любит вечером, после всех забот посидеть в гостиной перед бормочущим телевизором в обнимку с любимым человеком.
– Кошмар? – уточняет Дэвид.
Том кивает.
– И опять, когда меня не было рядом!
– И правильно. Зачем еще и тебе пугаться?
– Давай я найду тебе хорошего врача? – предлагает Дэвид, поглаживая его пальцы. – Я уверен, что от любого кошмара можно избавиться.
– Меня показывали врачам. Никакого толку. Таблетки вот пью.
– Это были плохие врачи.
– Хорошие. Мои родители меня баловали. У меня все было самое лучшее. Просто не все поддается лечению.
– Но теперь твоих родителей нет. И баловать тебя — моя обязанность. Может, ты позволишь мне попробовать...
– Нет, Дэвид. Прошу тебя! – Том недовольно отодвигается. – Я не хочу, чтобы другие люди копались во мне, выясняли причины, почему я такой, а не другой... И вообще. Это просто сон. Он иногда мне снится. Но сейчас — все реже и реже. Я стал взрослым, и все детские страхи уходят. К тридцатнику я вообще забуду обо всем. Не надо. Мне хорошо сейчас. Правда.
Дэвид берет его лицо в ладони и внимательно смотрит на него. Том улыбается. Ему действительно хорошо и покойно, как никогда. И сон, так напугавший его этой ночью, кажется просто несусветной глупостью. В двадцать один год действительно глупо бояться снов. Том тянется к губам Дэвида с поцелуем. И тот отвечает.
Разомлевший Том лениво подтягивается выше к нему, чувствуя, что длинные ноги совсем уже съехали с дивана, и он почти стоит на коленях. Дэвид, улыбаясь, подхватывает его под попу, привлекая к себе.
– Расскажи, – просит он.
– Что? – не сразу понимает Том.
– Свой сон. Я не врач. Я не буду насильно в тебе копаться. Но я хочу попробовать тебя понять. Я же не посторонний для тебя человек. Можно мне услышать эту историю?
– Да что там рассказывать? – равнодушно пожимает плечами Том. – Каждый раз одно и то же. Картинка как из фантастического фильма. Пустыня — не пустыня... Не знаю точно, но там много песка и камни. Над ними серое низкое небо. И больше ничего. На песке лежит человек. Весь в крови. А я стою на коленях над ним, трясу его и умоляю не умирать... Но кажется, напрасно. Он не двигается и никак не реагирует на мои крики. А я все кричу и тормошу его. А потом просыпаюсь. Ерунда такая. Да? Но почему-то, когда мне это снится, полдня приходится нервы успокаивать.
– Ерунда, – соглашается Дэвид, почесывая Тома за ухом, и о чем-то размышляя. – Может, это пляж был? – вдруг спрашивает он.
– Нет. Я не помню, чтобы там было море, – Том мотает головой. – А почему ты спрашиваешь?
– Да так... Подумал, где может быть много песка и серое небо. Над пустынями оно, как правило, чистое.
– Это же сон! – Том улыбается и пихает его в бок. – Во сне никакой логики не бывает! Знаешь, мне иногда снится, что я разговариваю со своими школьными друзьями в одном месте, а потом как-то незаметно, оказываюсь в другом, и уже с ребятами из универа. Сны — такая штука!..
– Во сне всегда есть логика, – возражает Дэвид. – Просто бодрствующему человеку тяжело ее постигнуть. Может, ты когда-то был на таком пляже... И запомнил.
– Нет. Я всю жизнь прожил здесь, в Мюнхене. А море видел только на Мальдивах, куда меня возили родители. Но пляжи там совсем не такие. Дэвид, не бери в голову! Это просто сон! Я уже про него забыл! Выкинул из головы! И мне хорошо. Зато тебя загрузил своими кошмарами. Надо тебя развеселить! – Том подтягивается и садится на него верхом, плотно прижимаясь к нему всем телом.
Дэвид машинально обхватывает его руками и подставляет губы для поцелуя. Но Том лишь скользит по ним своими, почти не касаясь, и целует в щеку, еще, еще, продвигаясь к уху, облизывает его и прикусывает мочку. Руки шарят по бокам и спине Дэвида, пробираясь под одежду. И Том внезапно понимает, что завелся. Хотя из-за своего разбитого состояния изначально на секс настроен не был. Он стягивает с себя футболку и встряхивает длинными черными волосами. И снова приникает к любимому человеку, почти не обращая внимания, что тот все еще о чем-то думает и реагирует на него слишком вяло. Но потом ему это надоедает. Он решительно отстраняется от Дэвида и машет ладонью у него перед лицом.
– Эй, я для кого тут стараюсь? Может, мне уйти?
– Ikke gå bort, – произносит Дэвид.
– Что?
– Не уходи. Это по-норвежски.
– Ты знаешь норвежский?! – восхищенно удивляется Том.
– Плохо. На уровне разговорника.
– Неважно! А мне всегда хотелось выучить какой-нибудь редкий язык...
– Попробуй, может, у тебя получится.
– Надо будет попробовать... – говорит Том и снова тянется к его губам. Но Дэвид снова берет его лицо в ладони и мягко отстраняет.
– Ты очень устал. Пойдем лучше спать.
И Том радостно кивает.
В следующий раз кошмар навещает его еще более неожиданно: он никогда до этого не повторялся всего лишь через месяц. Но в этот раз рядом спит Дэвид. И он, как когда-то мама, чутко просыпается и вырывает перепуганного Тома из объятий кошмара, чтобы принять в свои. Том смотрит на него округленными от ужаса глазами, но быстро успокаивается и беззвучно приникает к его груди. Дыхание его выравнивается. И он улыбается. Впервые в жизни, кошмар отпустил его почти безболезненно. Надо будет утром поблагодарить Дэвида, напоминает он себе. Утром, потому что сейчас его неудержимо клонит в сон, и он не может сопротивляться. И он не видит, как Дэвид тревожно всматривается в его лицо, и гладит взмокшие волосы на висках. И почти не слышит, как он тихо спрашивает:
– Hva er ditt navn?
– Jeg husker ikke… – уже сквозь сон отвечает Том и засыпает крепко и без сновидений.
И наутро ему так легко и хорошо, как уже давно не было. И он веселится, поедая яичницу и гренки, и запивая их ароматным кофе, и говорит Дэвиду, что теперь будет настаивать, чтобы тот сменил работу на такую, где нет ночных смен, и каждую ночь проводил вместе с ним.
– Ты хотел найти для меня лекарство? Ты его нашел! Мне другого не надо!
Дэвид улыбается радостно, но немного задумчиво, хотя Том сейчас не хочет обращать на это внимания. Ему просто хорошо.
– В твоем сне сегодня ничего не изменилось? – интересуется Дэвид.
– От того, что ты меня разбудил? Нет. Все так же. Песок, камни и мертвый человек. И никакого моря там нет.
– А что за человек? Ты его знаешь?
– Нет. Иногда бывает во сне, что ты знаешь, что вот этот человек – такой-то твой знакомый, хотя он может быть и не похож. Но ты просто это знаешь. А тут – нет. Просто какой-то мужчина. Я даже не знаю, молодой или старый. Я ни разу не видел его лица… И я не помню, во что он одет.
– А ты сам? Как ты во сне выглядишь? Сколько тебе там лет?
– Я не помню. Дэ-эвид! Ну, что ты привязался к этому кошмару? Я сегодня первый раз за всю жизнь после него нормально выспался. И даже проснулся с хорошим настроением! А ты заставляешь меня снова вспоминать это все!
– Прости, малыш, – смущенно улыбается Дэвид. Но через несколько минут все же снова спрашивает. – Со скольки лет, ты говоришь, он тебе снится?
– Да сколько себя помню! – Тома начинает немного раздражать этот допрос.
– А сколько ты себя помнишь?
– Ну… всю жизнь, – Том даже удивляется такому странному вопросу.
– Как правило, ранние годы мы помним плохо, – улыбается Дэвид. – Из раннего детства мы обычно выносим воспоминания не о событиях, а об ощущениях. К примеру, мое самое раннее воспоминание – когда мне было года три. Тогда к нам впервые приехал в гости дед и жутко меня напугал. У него были такие, знаешь, длинные густые усы и громкий голос. Он мне показался злодеем из сказки. Лет до пяти или шести я его боялся. А потом мы стали лучшими друзьями. До самой его смерти.
– А мое самое раннее воспоминание, – Том прищуривается, напрягая память. – Наверно, мне было полтора года, и мы встречали Рождество. Мама так и сказала, что придет Рождество, а я решил, что это какой-то человек, и решил спрятаться от него на всякий случай под стол!
– Глупыш! – Дэвид с нежностью смеется и треплет его по голове.
– Ага. Мама тоже всегда смеялась, когда рассказывала этот случай, – Том прячет немного смущенную улыбку в чашку с кофе.
– То есть ты это помнишь по рассказам мамы? – уточняет Дэвид. – А сам? Какое твое первое воспоминание по твоим внутренним ощущениям?
Том задумывается, пытаясь вычленить из того, что он помнит о своем детстве, именно собственные эмоции, а не то, что ему часто рассказывала мать.
– Помнишь себя года в четыре, например? – интересуется Дэвид, внимательно заглядывая ему в лицо.
И Тому почему-то вдруг становится страшно. Чуть ли не до ужаса. Как в том самом кошмаре. И так же беспричинно.
– Да! – уверенно отвечает он и залпом допивает остатки кофе и встает из-за стола. – Мне пора, а то мы так заболтались, что я уже опаздываю на лекцию.
– Конечно, извини, – Дэвид спешно встает вслед за ним. – Я забыл про время. Как всегда с тобой.
Том привычно целует его в губы и убегает. Стараясь забыть, забыть, забыть… Или наоборот, вспомнить?..
– Ты начал учить норвежский?
– Мм? – Том не сразу понимает, о чем его спрашивает Дэвид. Его голова занята куда более серьезным вопросом: что стало с их отношениями? Вроде бы ничего не изменилось. Но он чувствовал, что Дэвид стал относиться к нему как-то иначе. И кажется, началось все после того разговора про кошмар. Нет, Дэвид не разлюбил его. Том это чувствовал. Дэвид стал относиться к нему еще более нежно и ласково. И эта нежность пришла на смену страсти. Том, конечно, знал, что страсть не вечна, и рано или поздно отношения любовников теряют первоначальный пыл. Особенно, если они уже не юны. А Дэвид, как ни крути, был человеком зрелым. И в другой ситуации Том бы просто подумал, что ему прискучили отношения с чересчур горячим юношей, и захотелось чего-то более спокойного. Но дело было в другом. Том был в этом уверен. Только никак не мог понять, в чем именно.
Он вообще мало чего понимал в последнее время, и чувствовал, что сходит от этого с ума. Он не был глупым, и сложить два плюс два для него не составило труда. Дэвид озабочен его вечным кошмаром, Дэвид хочет знать про его детство. Значит, Дэвид считает, что этот кошмар имеет реальные корни. Только вот Том ничего об этом не помнит. Потому что уверен, что всю жизнь прожил в Мюнхене, выбираясь только на летние каникулы на курорты с семьей. И вообще с родителями никогда не расставался, пока не поступил в университет, и поддерживал с ними тесный контакт до самой их гибели в автокатастрофе два года назад. Как он мог оказаться где-то среди песка один с незнакомым человеком, и кто был тот человек, которого он просил не умирать?.. Ответов на эти вопросы не было в привычном Тому мироздании.
Он сопротивлялся поднимающемуся из глубины души сомнению две недели. А потом решительно извлек коробки, в которые сложил после смерти родителей все бумажные архивы, что от них остались, и стал изучать. Только яснее ничего не стало. Только запуталось еще больше. Формально – все было в порядке. Бумаги, письма родителей, редкие совместные фото… Слишком редкие. С тех пор, как ему исполнилось пять лет, его фотографии занимали несколько пухлых альбомов. И именно их они с мамой любили рассматривать иногда по вечерам. До этого – несколько фото его одного. И всего одна, где он, еще грудной младенец, на руках у матери. И все. Что-то в этом было неправильное. Но что… Том запихнул все обратно в коробки и спрятал их подальше.
Казалось бы – нет ничего проще – разыскать друзей своих родителей и поспрашивать у них. Но ему было страшно. Так же как и после тех кошмаров. Иррациональный и тупой страх накатывал на него и заставлял забивать голову учебой, рутиной и прочими делами, только бы не сосредоточиваться на прошлом. И нежность Дэвида с одной стороны была очень кстати. Тому очень нужно было знать, что кто-то его любит и находится рядом с ним. Но с другой стороны она докучала именно своим внезапным появлением. И тем, что Дэвид вдруг совсем перестал называть его по имени. Хотя он и не очень любил свое имя, но эти постоянные «малыши» и прочие ласковые прозвища раздражали его. Как и предчувствие, что и здесь было что-то не так. Но как со всем этим бороться и не сойти с ума – Том еще не знал.
– Ты начал учить норвежский? – повторяет Дэвид.
– Зачем? – Том удивляется.
– Ты же хотел. Помнишь?
Том морщит лоб и действительно вспоминает, что что-то такое недавно было.
– Это была шутка, – говорит он.
– А я уж подумал, что правда, – по лицу Дэвида кажется, что он расстроен. И Том наконец-то переключает внимание на него. – Я купил билеты в Норвегию. Для нас двоих. На пять дней. Ты говорил, что у тебя на следующей неделе посвободнее со временем. И мне как раз предложили взять небольшой отпуск… Ты не рад?
– Это как-то неожиданно… – говорит Том, не понимая, почему он действительно не рад. Хотя он всегда любил подобные сюрпризы от Дэвида.
– Но ты же поедешь со мной? – уточняет Дэвид.
И Том понимает, что ответ «нет», независимо от того, что он думает на самом деле, – неправильный. И он говорит: «Да».
– Норвежские фьорды – очень красивы. Ты убедишься в этом, когда увидишь собственными глазами, – говорит Дэвид, уверенно ведя взятую напрокат машину по направлению к побережью.
Том кивает и зачем-то спрашивает:
– А ты здесь уже был когда-то?
– Да. Очень давно. Мне было тогда столько, сколько тебе сейчас.
– Тоже с кем-то путешествовал? – спрашивает Том, ловя себя на том, что ревновать вообще-то глупо. Ему самому в тот момент было всего четыре года. А Дэвид… Он знал, что Дэвид не ждал всю жизнь его одного.
– Нет, по работе, – Дэвид отвечает сухо. И Том понимает, что спрашивать больше не стоит. Он до сих пор не знает, кем работал его любимый человек в молодости. До того, как решил осесть в Мюнхене и устроиться в службу безопасности крупного международного холдинга. Том знал только, что Дэвид немало поездил по свету, и в его жизни было немало увлекательных историй, ни одной из которых он целиком так и не слышал. И эту, похоже, тоже не услышит.
Настаивать на рассказе Тому не хочется. Его вполне устраивает, если они и дальше поедут молча. И он сосредоточится на пейзаже за окном, действительно красивом и совершенно непривычном для него. И так, еле успевая вылавливать глазами детали незнакомой жизни, ему будет проще не думать о неприятном холодке внутри, который не отпускает его с тех пор, как он узнал про эту поездку, и который лишь усилился после того, как они сели в самолет.
Выходить из машины совсем нет желания, но Дэвид настойчиво зовет его за собой, и он подчиняется.
Они молча бредут по песчаному пляжу. Холодный северный ветер гонит тучи и шумит в волнах. Том первое время смотрит лишь себе под ноги, но потом вдруг оглядывается назад. И останавливается. Он узнает это место.
– Как ты угадал?.. – шепчет он.
– Я когда-то был здесь, – напоминает Дэвид. – И твой рассказ сразу вызвал в памяти этот пейзаж.
– Поэтому ты и спрашивал про море?
– Да.
– Странно. Море мне не снилось. Но сейчас, я его увидел, и понял, что действительно, оно было. Это было здесь…
– Что было? – Дэвид смотрит на него пытливо, но Том не замечает этого взгляда.
– Я не знаю. Я никогда не был здесь! Но этот берег почему-то мне снился…
Дэвид подходит сзади, обнимает Тома и кладет подбородок ему на плечо.
– Я ведь не был здесь? Правда? – и голос Тома звучит жалобнее, чем ему бы хотелось.
Дэвид разворачивает его к себе.
– Это ты должен помнить. Разве нет, малыш?
– Дэвид! – он пытается вырваться из его рук, но Дэвид держит крепко и притягивает к себе. Том упирается, и они начинают бороться. Постепенно азарт игры захватывает их, и они, смеясь и задыхаясь, валятся на песок.
Дэвид лежит на спине, Том нависает над ним.
– Дэвид! – снова зовет он, встряхивая его за плечи.
– Билл, – говорит вдруг Дэвид.
– Du er i live… – радостно восклицает он.
И осекается. И отпускает руки и садится на колени рядом с ним. И глаза расширяются от страха.
– Я должен помнить… – шепчут губы.
– Ты вспомнил, Билл? – спрашивает Дэвид, тоже садясь.
Он испуганно мотает головой, из последних сил сдерживая воспоминания, готовые кошмарным потоком хлынуть в голову.
– Билл!
– Почему ты зовешь меня так? – спрашивает он единственное, что сейчас кажется существенным.
– Потому что тебя так зовут. Ну, вспомни же.
Том… или все-таки Билл?.. сжимает ладонями виски. И кажется, начинает плакать. И он вспоминает. Все вспоминает.
– Расскажи мне все, – просит Билл. Они сидят за столиком маленького придорожного кафе недалеко от того самого пляжа. Несмотря на то, что в помещении тепло, Билл ежится и держит руки плотно сложенными на груди. Он чувствует себя словно человек, которого вытряхнули в открытый космос. И он еще не знает, что делать со всем, что на него свалилось, головой понимая, что надо принять, но изнутри сопротивляясь и продолжая не верить. И только новое имя он принимает удивительно легко. Как что-то родное и теплое. И оно его греет и дает надежду, что и все остальное он сможет принять, и в его жизни наступит, наконец, гармония с самим собой. – Расскажи мне. Я все вспомнил, но я ничего не понимаю. Сколько мне тогда было лет? Четыре? Пять? Ты же сам говорил, что с тех пор остаются в памяти лишь ощущения. Объясни мне их! Кто ты такой? Мы же не родственники?!
Последнюю фразу Билл выкрикивает словно испуганно. А если действительно родственники? Значит, последний год он спал со своим… кем?
– Мы не родственники, – успокаивает его Дэвид. – Ты – мое боевое крещение. Тяжелое.
– Ничего не понимаю, – мотает головой Билл.
– Выпей еще, – Дэвид придвигает ему стопку водки, и после того, как тот выпивает, начинает говорить. – Семнадцать лет назад я начинал службу агентом Интерпола. Первое дело, в котором мне доверили участвовать, было здесь, в Норвегии. Я не буду вдаваться в подробности, они не важны сейчас, да и не хочу я вспоминать это все даже по прошествии стольких лет. Меньше знаешь – лучше спишь и дольше живешь, это правило я выучил жестко. Имеет значение лишь то, что по тому делу проходил один журналист. Некий Карл Йоргенсен. Якобы он владел какой-то важной информацией… Мы вышли на него, чтобы проверить. И им же заинтересовались и наши противники. Сложно сказать наверняка, но возможно, если бы мы не придали ему большого значения, то ничего и не случилось бы. Но там была война – мы следим за ними, они — за нами. И узнав, что Интерпол оставил Йоргенсену с семьей охрану, преступники решили, что неспроста. Я был одним из тех охранников. Мне было поручено сидеть в квартире и ждать сигнала от старших товарищей. Но я не дождался. Преступники мастерски сняли всех наших, успели ворваться в квартиру и застрелить жену журналиста. Я в это время был в детской с их сыном… С тобой. Я не успел удержать тебя, как ты выскочил к ним. Увидел… и закричал. Я подхватил тебя и укрыл снова в комнате. Но услышал еще один выстрел и звук падения тела. Я понял, что твой отец тоже убит. И следующими будем мы. Их было трое, и я понимал, что мне не справиться, выход только один – попробовать сбежать. Я подхватил тебя на руки и полез в окно… Весь день и всю ночь нам удавалось скрываться ото всех. Потом наконец, я смог связаться со своими и попросить помощи. Но они немного не успели… Преследователи вышли на нас раньше. Что было не сложно – молодой парень и четырехлетний ребенок – слишком приметная компания. А у меня тогда совсем не было опыта. И я очень боялся за тебя. Потому и позволил заманить себя на этот чертов пляж, где нас чуть не убили. То есть меня-то почти убили. Ты был недалек от истины, когда говорил, что тебе снилось, что человек, которого ты зовешь, мертв. Врачи сказали, что я чудом вернулся с того света…
– А меня почему не убили? – спрашивает Билл.
– Не успели. Полиция приехала. Им стало не до тебя. Что им маленький рыдающий мальчик?
– И что со мной стало потом?
– У тебя был шок. Ты, кажется, не говорил какое-то время вообще. Врачи посоветовали отправить тебя куда-нибудь подальше, где ничто не будет напоминать о пережитом ужасе. И тебя усыновила благополучная семья из Германии. Я об этом узнал много позже, когда сам вылечился. Поначалу хотел тебя найти, а потом решил, что не стоит. Зачем тебе напоминать о прошлом?.. Честно тебе скажу, я даже не знал, в каком городе ты теперь живешь, и как твоя новая фамилия. А уж о том, что тебе сменили имя, я и подавно не догадывался. Но видимо, от судьбы не убежишь… – Дэвид грустно улыбается и проводит пальцем по щеке Билла.
– И тем не менее, когда вышел в отставку, приехал жить в Германию…
– Я просто очень хорошо знаю немецкий.
Билл молчит, пытаясь осознать то, что ему рассказал Дэвид. Голова идет кругом и все еще отказывается принимать новую историю, хотя сердце уже все решило. Билл поднимает глаза и обнаруживает, что Дэвид внимательно смотрит на него. Словно чего-то ждет. «Наверно, я должен поблагодарить его. За всё...» – думает Билл. Но вслух почему-то говорит другое:
– Как ты думаешь, у меня есть шансы снова выучить норвежский?
--------------
перевод с норвежского:
1. Не уходи.
2. – Как тебя зовут?
– Я не помню.
3. Ты живой...
@темы: мое творчессство, токияатель
-
-
14.11.2010 в 20:53-
-
14.11.2010 в 20:54-
-
16.11.2010 в 12:55но тут - идеально!
-
-
16.11.2010 в 13:13